Ольга Тиховская, газета «Русское слово» >>>

Бывают в нашей жизни уроки, полученные как бы случайно. И не уроки даже, так – реплика в обычном разговоре, попутная фраза, вроде бы не особо значимая, но невесть отчего запомнившаяся. Такой незапланированный улов память сохраняет про запас, порой так же дословно, как если бы хранился он в магнитофонной записи.

Помню место и время, лицо моего собеседника, голос и особую его музыку:

– Вот дипломированный юрист, адвокат, прокурор, судья. Спросите, читал ли он Достоевского и Толстого. Нет?! В университете не проходили? Так может ли он быть судьёй? Объясните мне – как это возможно?

Неопознанный долгоиграющий урок – от режиссёра и театрального педагога Владимира Александровича Галицкого. Место – дом на улице Пушкинской в Ленинграде. Время – год 1990-й. До катастрофы – развала Советского Союза. До – новых границ, устрашающих таможен, беспаспортных «граждан второго сорта», униженных гастарбайтеров.

За три десятилетия перед этим «до» режиссёр Галицкий был приглашён в Кишинёвский русский драматический театр имени Чехова на постановку пьесы «Когда зреет виноград». Потом взялся ещё за один спектакль. Казалось, что коллективу, и прежде всего молодым актёрам, такой режиссёр по-настоящему необходим. Не на сезонную, временную работу, а на более длительное творческое сотрудничество.

«Служенье муз не терпит суеты»… Между тем суета поднялась нешуточная, как только на сцене выстроился «Мой белый город» – по пьесе начинающего драматурга Юлиу Эдлиса в постановке Владимира Галицкого. После того, как первые зрители увидели этот яркий, молодой спектакль, засуетились партийные «театроведы», хотя пьеса, получившая премию на республиканском конкурсе, попала в репертуар не подпольным путём. Она прошла по всем полагавшимся ей инстанциям: отзывы рецензентов, репертуарная комиссия, художественный совет.

Драматургическое произведение – ранее ими же разрешённое и одобренное – идеологические контролёры начали преследовать крайне сурово. После борьбы за «Мой белый город», после инфаркта и проработки Галицкий уезжает в Вильнюс – главным режиссёром русского театра.

Покинул наш город и Юлиу Эдлис, будущий известный драматург, чьи пьесы вскоре появятся на сценах театров «от Москвы до самых до окраин».

И тут можно было бы подвести черту: спектакль 1960 года, скорее всего, сегодня интересен только историкам театра. Но в Кишинёве 2016-го, пережившем в конце двадцатого столетия такую «суету сует», такой исход человеческий, такие массовые прощания, отъезды, бегства, – задумываешься о другом. Чей город разрушили тогда – на сцене? Кого «уехали» из нашего Белого города?

Среди ведущих режиссёров советского периферийного театра 1940–1960-х годов Владимир Галицкий был фигурой уникальной. Талант, высочайшая театральная культура, масштаб личности и – чувство свободы, стержневое чувство достоинства. Человек с прямой спиной.

Он открывал новые имена. Не только актёрские. Как и Юлиу Эдлис, немало молодых драматургов увидели свои первые произведения на сцене благодаря Галицкому – в драматических театрах Тамбова, Харькова, Калинина (Тверь), Днепропетровска, Куйбышева (Самара), Барнаула, Владивостока, Вильнюса. Владимир Галицкий выстраивал репертуар без провинциальной оглядки на театральную законодательницу Москву.

Во Владивостоке в годы войны первым ставил новые драмы Николая Погодина и Сергея Герасимова. В Тамбове – пьесы молодого местного автора Дмитрия Девятова и «Жизнь в цвету» своего учителя Александра Довженко.

В Вильнюсе создал первую в СССР сценическую версию народной комедии Бертольда Брехта «Господин Пунтила и его слуга Матти».

Так кто же уехал из Кишинёва после одного неполного сезона? Кого не забывали – десятилетиями – актёры театра имени Чехова? Об этом я узнала не из мемуаров: в 1987 году меня познакомила с Владимиром Александровичем его жена, актриса Тамара Владиславовна Петкевич.

Вначале нас объединяло только одно имя: режиссёр киностудии «Молдова-филм» Ольга Петровна Улицкая (1902–1978), чью биографию я пыталась сложить, в том числе из рассказов её друзей. Потом – из года в год – добавлялись другие имена, другие человеческие истории.

Ко времени нашего знакомства заслуженный деятель искусств РСФСР, лауреат Государственной премии СССР Владимир Галицкий был уже театральным педагогом, обучил немало молодых режиссёров, писал об истории советского театра. А в нашем Белом городе мы с Владимиром Александровичем разминулись просто-напросто потому, что с его прощальным кишинёвским спектаклем мы были одногодками.

Знакомство растянулось на годы, прирастая подарками (книги Владимира Александровича!), письмами, встречами в Ленинграде, а затем в Петербурге, в гостеприимном доме на Лиговском проспекте и позже – на Пушкинской улице.

Всё завершилось последним прощанием. Новый 1998-й год я встречала в Москве, и телефонный звонок с печальным известием отрезвил 2 января мою праздничную беззаботность. На поезде под названием «Юность», с Ленинградского вокзала в Москве, я помчалась в Петербург – попрощаться с тем, кто первую свою книгу назвал «Театр моей юности», кто с ранних лет был очарован волшебством сцены.

О том, как он становился режиссёром, Владимир Александрович успел рассказать много интересного, но главное уместилось в одной строчке: «Дух театра поселился во мне».

10 февраля 1999 года в Театральном музее Санкт-Петербурга – на вечере памяти В.А. Галицкого – о том, каким он стал режиссёром, каким был человеком, рассказывали режиссёры, драматурги, актёры и многие, к ремеслу театральному не причастные, но получившие как дар встречу с этим талантом.

Неполным был бы круг друзей, коллег и учеников, собравшихся в музее, если бы из Кишинёва, минуя все границы и таможни, не добралась бы вовремя моя кассета с воспоминаниями о работе Владимира Галицкого в Кишинёве.

Актёры Кишинёвского русского драматического театра имени Чехова, народная артистка Молдовы Нелли Каменева, заслуженный артист Молдовы Михаил Геженко, заместитель директора театра Светлана Гладкова и режиссёр телевидения, заслуженный деятель искусств Республики Молдова Ариадна Рудягина-Плотникова откликнулись на мою просьбу рассказать о Владимире Александровиче.

Разделённые расстояниями и политической бесовщиной, униженные нищетой, мои собеседники послужили примером неистребимой культуры товарищества. И десятка их пенсий не хватило бы на билет до Петербурга в один конец. Потому и не смог никто из кишинёвского театра приехать ни на похороны Владимира Галицкого, ни год спустя, на вечер памяти замечательного режиссёра.

Голоса их, коснувшиеся магнитофонной плёнки 27 и 31 января 1999 года, остались на ней свидетельством подлинного театрального братства.

Добравшись на кассете до Петербурга, эти голоса прозвучали и мемуарами, и дружеским приветом. В разное время своей жизни ты чувствуешь, понимаешь музыкальные произведения по-разному. Так бывает и с человеческими голосами. Сегодня иначе звучит для меня и этот «квартет» ветеранов кишинёвского театра. Вслед за их голосами будто вступает ещё один:

Рас–стояние: вёрсты, мили…

Нас расставили, рас–садили…

Глубинное, для личного пользования стихотворение Марины Цветаевой было адресовано Борису Пастернаку.

Авторская пометка: 24 марта 1925.

Нелли Ивановна Каменева:

– Дорогой Владимир Александрович! Да, я обращаюсь к Вам, как к живому, потому что в моей памяти, в моём сердце Вы всегда живы. И началось это, господи, сорок лет назад. Когда в 1959 году Вы приехали к нам в Молдавию и возглавили наш театр имени Антона Павловича Чехова. И вот моё первое ощущение, первое впечатление от Вас – вошёл в театр какой-то былинный герой. Большой. Сильный. Созидатель. Хозяин. И, помимо всего прочего, красивый мужчина. Ну просто «настоящий полковник». Хотя в театре – как режиссёр и как организатор театрального дела – Вы были «генералом»! Вы совсем немного работали у нас в Кишинёве – неполный сезон. И как с режиссёром я с Вами почти, по сути, не встречалась, о чём сожалела всегда. Потому что я видела, как Вы трудились и сколько современного звучания Вы вкладывали в тот злополучный спектакль «Мой белый город» по пьесе Юлиу Эдлиса. И когда спектакль Вам не дали выпустить… Я помню эти бесконечные сдачи – всё на более высоком и более высоком уровне. Если вспомнить претензии, которые к Вам тогда предъявляли… Смешно сказать! Мол, «не так показано партийное руководство…» (Молдова тогда ещё в «оттепель» не вошла.) «Имена героев звучат по-румынски…» А сегодня у нас утверждён румынский язык. Ну, естественно, было такое время. Хотя то, что Вы талантливы, что Вы – Мастер с большой буквы, в том невыпущенном спектакле это было ясно как… как божий день. Эта картина Вашего спектакля и то, как Вы сумели выстроить отношения персонажей, – это перед моими глазами до сих пор.

Я люблю перечитывать Ваши «Одесские были». Во-первых, я тоже из Одессы – здрасьте! И хотя мы в разное время, естественно, жили в Одессе, но всё то, что Вы пишете о городе, – мне близко. Всё так зримо сохранено Вашей памятью, которая живёт, искрится в этих рассказах. И Ваш мягкий юмор… И Ваша любовь к тому же Льву Славину – как Вы вспоминаете о нём!

Вы подписали мне эту Вашу книжку: «Милый друг Нелинька!» Спасибо за это. Я не смею и не смела называть Тамару Владимировну и Вас своими друзьями. Просто Вы очень родные и близкие мне люди. И это – подарок жизни. Дар судьбы, перед которым я преклоняюсь и которым я горжусь. Рядом с Вами всегда было так вдохновенно и так высоко! И этому хотелось соответствовать. Вот так получилось: один неполный сезон совместной работы, а потом – нежность, любовь, преклонение на всю оставшуюся жизнь.

Вы любили жизнь. Вы любили людей. Вам всё было интересно. Нам с Вами было интересно, когда Вы потом приезжали к нам в Кишинёв со своими рассказами, лекциями о театральной жизни Ленинграда или театральной жизни Москвы.

А когда мы были на гастролях в Ленинграде в семьдесят восьмом году, Вы ходили на наши спектакли. Вы собрали в Вашем чудесном гостеприимном доме, который Тамара Владимировна наполнила светом своим и любовью, – Вы собрали нас, актёров, работавших в театре. Нас было очень много, и Вы всех нас позвали к себе домой.

Мы часто встречались. Вы приезжали в Кишинёв. Мы виделись в Одессе. Я приезжала в Ленинград. И от Вас всегда исходила какая-то добрая энергия. Завораживающая и вдохновенная. «И вечный бой!» Я уже говорила про это острое чувство современности, Вашу эрудицию и Ваш мягкий юмор. А Ваши рассказы о театральной жизни двух главных «театральных Мекк» тогдашнего Советского Союза – Ленинграда и Москвы!

Вы так говорили о спектаклях, которых мы не видели, так ёмко и образно, что они становились просто зримыми.

И вместе со всем этим, вот Вы уж не сердитесь на меня, Владимир Александрович, Вы оставались до конца жизни большим ребёнком. Это, наверное, свойственно большим крупным добрым мужчинам. И, конечно, для Тамары Владимировны Вы были не только мужем, другом. Но, наверное, материнское своё чувство она и на Вас переносила. Вот Вы в своих «Одесских былях» пишете, что Ваша мама Вас, уже взрослого, называла «Вовочка». Я помню, как Тамара Владимировна Вам тоже всегда говорила: «Вовочка!». Если что-то ей там, допустим, не нравилось, что-то Вы не так сказали, она могла сказать: «Володя, ну что ты!». Вовочка… Странно, но это так. И я знаю, как Тамаре одиноко и плохо без Вас.

Спасибо Вам, Тамарочка, что Вы несёте эту память и хотите, чтобы эта память была жива среди людей! Мы с ней поплакали, по телефону поплакали, когда она приехала в апреле в Кишинёв прошлого года, и дома у меня мы плакали и часами говорили о Вас.

Вот Вы извините, в Вашей книге, в предисловии… Я всё возвращаюсь к «Одесским былям». Хотя и «Театр моей юности», эту книгу я тоже прочла с огромным воодушевлением, потому что всё то, о чём Вы там писали, – и встречи с людьми, и фамилии известнейших корифеев украинского театра – всё это мне знакомо, близко. Я, когда училась в Киеве, их всех видела, они ещё играли на сцене.

И поэтому это тоже всё дорого. Дорого! Так вот, в предисловии к «Одесским былям» Вы написали: «Меня несло навстречу этому Времени, вихревому и беспощадному, зачастую забрасывая в немыслимые переделки. Но моё юное сердце оставалось нетронутым, тая в себе запасы добра и нежности». И вот мне кажется, что эти добро и нежность Вы пронесли через всю Вашу большую, красивую, яркую, талантливую жизнь большого мастера сцены.

Редеет мир… Уходят исполины…

С такими, как Вы, уходит целая эпоха. Огромный пласт русской театральной культуры, вместивший это время – мятежное, суровое, счастливое и горькое, время больших надежд и таких же, к сожалению, разочарований. Вот это Время прошло через Ваше большое сердце.

Уходят люди, их не возвратить,

Их тайные миры не возродить.

И каждый раз мне хочется опять

От этой невозвратности кричать.

Кричу я сквозь рынок,

границы, разруху:

«Вы были, вы есть –

в том Театре порукой!»

Театр – судьба. И горе и свет.

Ты вечен, как жизнь,

как утром – рассвет.

К тебе, как к источнику, я припадаю.

«Даруй людям радость!» – тебя заклинаю.

И муки нет горше и мудрости выше –

Выстоять, выжить на пепелище.

И светом души заливать

мрак ненастья.

И в этом черпать актёрское счастье.

Новые роли и новые пьесы.

Вечности парафраз.

О жизни и смерти бессмертный сказ.

Жизнь – без предательств

и преступлений.

Поэты хотели и люди хотят.

Но так не бывает.

Из века в век всё убивает –

увы! – убивает

И словом и делом себя человек.

А мы об этом на сцене играем,

Страдаем и любим

и вновь – убиваем.

Но не убьём то искусство в себе.

Играйте, актёры!

Ваш ход, режиссёры!

Театру – успеха. Далее и везде!

Ох, простите меня, Владимир Александрович, что я посмела предложить Вашему вниманию свои столь несовершенные стихи. Это часть монолога, который я произнесла на шестидесятилетии нашего театра в 1994 году. Потому как в письмах и коротких телефонных разговорах всего ведь не скажешь. А последний раз мы с Вами виделись, дай бог памяти, кажется, году в 90-м. И в Вашем доме… Я всегда в Вашем доме согревала свою душу.

А потом Вы пришли на наш концерт в Ленинградский дом композиторов. Причём Тамарочка очень волновалась, как Вы пойдёте, потому что Вы незадолго до этого перенесли тяжёлую операцию. Но Вы очень мужественно всё это выдержали и потом поднялись на сцену. Вот так и вижу: большой красивый человек с копной белых волос и с огромным букетом белых цветов. Вот таким помню, таким люблю! И низкий, низкий Вам поклон!

Светлана Анатольевна Гладкова:

– Здравствуйте, дорогой Владимир Александрович! За месяц до Вашего ухода мы с Вами обещали друг другу встретиться в XXI веке. Вы меня подвели. Но я знаю, что где-то там, высоко-высоко, все, кто дороги друг другу, непременно встречаются. И я буду жить надеждой. Память о Вас – нетленна. Мы, Ваши дети, ученики, продолжаем дело всей Вашей жизни – несём любовь к Театру с трепетом и вдохновением.

Несмотря на все трудности сегодняшнего дня. Я горжусь тем, что я закончила Ленинградский государственный институт культуры, режиссёрское отделение под руководством Галицкого Владимира Александровича.

Спасибо Вам за всё! – Ваша ученица.

Михаил Денисович Геженко:

О Владимире Александровиче Галицком можно говорить много всего хорошего.

Но есть у него определённые черты, которых нет у иных режиссёров. Он обладал каким-то внутренним магнетизмом: он притягивал к себе молодёжь, актёров. Это случилось и в нашем театре. Когда он появился, вокруг него образовался молодёжный круг. Я вот сейчас вспоминаю, это были Люся, Нина, Серёжа был тогда молодой, вот я был молодой, группа актёров, которые тоже были молоды. И Неля Каменева, и Рабичева, и много других, которых я, может быть, сейчас и не вспомню.

Ну, как всегда, в театре возникает и другая группа… А Владимир Александрович признавал актёра только во время работы, на сцене. Для него всякие «погоны», всякие звания не существовали. А это некоторых, пардон, ущемляло. Особенно таких маститых, которые уже… царство им небесное! Возникали конфликты, но Владимир Александрович умел обходить эти острые углы, он обладал каким-то особым юмором. И на репетициях я не помню случая, чтобы у него во время работы возникал какой-то жестокий, злой конфликт с актёрами. Очевидно, потому что он актёров любил.

Он не признавал Зло на сцене. Это было его внутреннее качество. И он, очевидно, ненавидел актёров, которые несли Зло на сцену. Он был весь в творчестве! Горел в творчестве!

Мне посчастливилось работать с этим замечательным режиссёром. Он – талант. Но почему мы говорим: «Этот талантлив, а этот – не так, а этот – вообще не талантлив»? Талант заключается, по-моему, в том, что он не боялся брать любой материал. Какой бы он ни был – плохой, слабый – Владимир Александрович относился к нему со всей любовью и ответственностью.

Так же произошло у нас в театре и с пьесой «Мой белый город» Эдлиса. Кто такой был Эдлис? Молодой, начинающий автор. И наш режиссёр не побоялся взять такой, ну, слабый материал, я не побоюсь этого слова. Слабый материал. Но он не побоялся и отнёсся к нему с такой же любовью, с такой серьёзностью, как если бы он ставил какую-то классическую вещь.

Кроме того, у нас появилось название «Когда зреет виноград». Эта пьеса написана была совершенно не драматургом, а, как сейчас говорят, номенклатурным работником, но материал – о Молдове. Решили этот спектакль везти в Москву, на Декаду. И Владимир Александрович, несмотря на зыбкость, на несовершенство этого материала, всё-таки взялся его ставить и работал с упоением. Он возил актёров по колхозам, мы ходили по коровникам. Он хотел всё буквально узнать, чтоб на сцене была правда. Это говорит о мастерстве, о большом мастерстве режиссёра. И при распределении ролей так случилось, что я получил роль Пэпушоя (одна из центральных ролей), в очередь со своим другом Серёжей Некрасовым, который тогда уже имел звание.

И вот, в процессе работы… Я помню, как Владимир Александрович работал с нами. Чтобы не обидеть одного или другого, он подходил так любовно к каждому – ко мне, к Серёже. «Ты понимаешь, Серёженька, ну вот у тебя чего-то не хватает. Вот у Миши (он меня называл всегда Миша, и я для него остался Мишей и буду Мишей), вот у него как-то есть правда этого тракториста, этого пьяницы. А у тебя вот, ну не хватает внутри чего-то». И на это актёр не обижался. Ведь можно по-разному сказать. Актёр может обидеться, и у него там заклинит совсем, и он потом с места не сдвинется.

Но случилось так, что приехал другой режиссёр к нам продолжать работу. Такой режиссёр Васильев. Хотя я должен сказать, что фундамент этого спектакля был крепко заложен Владимиром Александровичем. Почему я так говорю? Потому что я знаю по своей работе, по своей роли. Когда мы приступили с новым режиссёром к репетициям, то он, правда, многое изменил, вымарал текст – по пьесе. Но моей роли это не коснулось. Это говорит о том, что мы с Владимиром Александровичем нашли общий язык и он заложил во мне тот фундамент, который уже сдвинуть нельзя было.

Я повторяю: это был большой мастер. И актёры к нему, особенно молодые, очень льнули. Это был авторитет. Человек, которому можно было задать любой вопрос, – и он ответил бы на этот вопрос. Я прошёл большую школу театральную, встречался со многими режиссёрами. Приходилось мне работать не только в Кишинёве, и я могу точно сказать, что Галицкий был мастер и был на большой высоте.

Заключить свои воспоминания о Владимире Александровиче хочу мудрой пословицей: «Человек не умирает до тех пор, пока о нём живёт память». И пусть эта наша память продлит его жизнь.

Спасибо, что Вы были на этом свете!