КИШИНЕВ, 25 фев – Новости-Молдова, Николай Костыркин. Остались считанные дни до весны, а именно весной 1818 года, 197 лет назад, в Молдову приехал Александр Вельтман – «второй русский аэд Бессарабии», современник Пушкина, так и не ставший классиком.

Аэдами у древних греков называли поэтов-сказителей. Вельтман был и поэтом, и, если можно так выразиться, сказителем – в одном лице. Но, вторым. Так рассудили жизнь и история. Первым, кто воспел Бессарабию раннего имперского периода, был, конечно же, Пушкин.

«Приехать из глухого переулка белокаменной Москвы на перекресток брожения и столкновения всех древних народов Азии и Европы и найти их в такой дружбе и согласии очень приятно» — так писал о Кишиневе Вельтман. И вряд ли у кого-нибудь найдутся основания ему не верить. Отношение наших предков друг к другу очень точно было подмечено писателем.

Вельтман был человеком весьма разносторонних интересов. Всю свою долгую жизнь (1800-1870), проявляя серьезный интерес к истории, археологии, лингвистике, он, профессиональный литератор, по долгу службы занимался и топографией.

Александр Фомич Вельтман (фамилией своей он обязан шведским предкам, и писалась она изначально «Вельдман») родился в Петербурге в семье лейб-гвардейца гренадерского полка.

С 1811 по 1814 годы Вельтман учился в благородном пансионе при Московском университете, где и делал первые шаги в сочинительстве, подражая, по мнению исследователей, великим того времени – Ломоносову, Тредиаковскому, Державину. В 1814 году он переходит в частный пансион Терликовых, а два года спустя становится учеником в школе колонновожатых, где начинали свое профессиональное становление офицеры-топографы. На новом месте Вельтман – лучший среди учащихся, и это, несомненно, способствовало тому, что по окончании учебы, в конце 1817 года, его зачисляют в армию офицером в свиту Его Величества по квартирмейстерской части.

Весной 1818 года молодого офицера отправляют в командировку – проводить военно-топографические съемки в Бессарабии: новую провинцию Российской империи тогда активно картографировали.

Обылинивал Молдову

Наш южный край семнадцатилетнему Вельтману оказался нов и интересен. Он пытается запечатлеть в своей памяти и на бумаге каждый пейзаж, каждый произошедший с ним случай, каждого встретившегося ему человека. Лиризм описания своего путешествия по Бессарабии органично сочетается с тщательным подходом ученого и подробностью исторической фактологии в романе Вельтмана «Странник». Правда, это не роман в классическом понимании – скорее можно назвать это произведение пространным эссе, где автор пытается как прозой, так и стихами передать увиденное и прочувствованное им.

Писатель искусно играет образами, сплетая воедино абсолютно несочетаемые с первого взгляда вещи. Обыденным предметам и явлениям придается некая загадочность, едва ли не былинность. «Народные экипажи в Молдавии называются каруцами; их два рода: конские и воловьи. – Первые так малы, как игрушки, а другие построены не на шутку и так велики, что две съехавшиеся могут загородить не только обыкновенную дорогу, но и дорогу в Тартар, которой будет сделано, со временем, особенное описание, ибо Мильтон и Данте не представили маршрута, составленного Орфеем», — пишет Вельтман, намекая на «родство» мифического поэта с бессарабским краем.

Кстати, как раз в первую очередь именно за «Странника» Вельтман и подвергался критике со стороны коллег по перу и знатоков литературы. Об этом пишет знаменитый пушкиновед, первый директор кишиневского дома-музея Пушкина, доктор филологических наук, профессор Борис Трубецкой. Критиковали автора за «эксцентричную, причудливую, мозаичную архитектонику, свободное смешение прозы и стихов, за манерность, вычурность стиля, смесь фантастического и реального».

Конечно же, романтичного юношу влекли новые знакомства. Он был вхож в дома местной аристократии, сблизился с офицерами, состоявшими в «Южном обществе». Дружеские отношения сложились у него с Владимиром Раевским и Михаилом Орловым. Влияние прогрессивно мысливших бессарабских друзей позднее повлияло на создание Вельтманом утопического произведения «MMMCDXLVIII год. Рукопись Мартына Задека», повествования о жизни через полторы тысячи лет, в 3448 году, где отразились передовые идеи русской философии 1820-х годов.

«Не ахал перед Пушкиным»

Молодые стихотворцы, почти ровесники, Вельтман и Пушкин, конечно же, были неравнодушны к личности и творчеству друг друга. Очевидно, что между ними царила и некая конкуренция, а их общение не было лишено обоюдной писательской критики.

Однако Пушкин на тот момент уже был известным поэтом, и слава опережала его. Вельтман же, по собственному признанию, как литератор был известен лишь в кругу кишиневского дворянства, получив там прозвание «бессарабского стихотворца». Можно предположить, что Пушкин в силу своего литературного статуса и по вине собственного характера держался со Вельтманом несколько свысока, признавая, однако, его ум и способности. Вельтман же в душе относился к знаменитому знакомцу с неким пиететом, внешне, очевидно не выказывая оного, а, наоборот, стараясь держаться на равных.

Согласно воспоминаниям их общего знакомого Ивана Петровича Липранди, офицера Якутского полка, расквартированного в Бессарабии, Пушкин «умел среди всех отличить А. Ф. Вельтмана», а тот был одним из немногих, кто «мог доставлять пищу уму и любознательности Пушкина… не ахал каждому произнесенному стиху Пушкина, мог и делал свои замечания, входил с ним в разбор, и это не нравилось Александру Сергеевичу…».

Вельтман же, судя по всему, не без удовлетворения отмечал, что Пушкин, узнав, о его стихотворстве и, в частности, о сочинительстве молдавской сказки в стихах «Янко-чабан», прочитал ее и «хохотал от души над некоторыми местами описаний Янко, великана, и дурня, который, обрадовавшись, так рос, что вскоре не стало места в хате отцу и матери, и младенец, проломив ручонкой стену, вылупился из хаты как из яйца».

Также Вельтман признается в своих «Воспоминаниях о Бессарабии» в том, что приезд Пушкина в Кишинев породил в нем «чувство ревности к музе». «Встречая Пушкина в обществе и у товарищей, – пишет он, – я никак не умел с ним сблизиться: для других в обществе он мог казаться ровен, но для меня он казался недоступен. Я даже удалялся от него, и, сколько я могу понять теперь тайное, безотчетное для меня тогда чувство, я боялся, чтобы кто-нибудь из товарищей не сказал ему при мне: «Пушкин, вот и он пописывает у нас стишки»».

Считается, что поэма Пушкина «Руслан и Людмила» оказала влияние на написание Вельтманом стихотворно-прозаического произведения «Этеон и Лаида», романтической рыцарской истории.

Уехав из Кишинева раньше Пушкина, Вельтман встретился с ним только через девять лет — в 1831 году в Москве, став к тому времени уже известным автором ряда произведений.